Доктрина о злоупотреблении гражданскими правами в правовом опыте России

История отечественного законодательства мало что знает о проблеме злоупотребления правами в ее чистом виде. Русский народ, как писал А.И. Герцен, жил только общинной жизнью, свои права и обязанности он понимал лишь по отношению к общине. Вне ее он не признавал обязанностей и видел только насилие.

«Русская Правда» - первый закон Древнерусского государства - тем не менее уже отличала злонамеренное поведение от просто виновного. Так, на должника налагался дополнительный штраф в 3 гривны, если он злонамеренно не возвращал сумму займа (ст. 15 закона): «Если где будет иск к кому-либо об уплате займа, то идти ему на судебное разбирательство при 12 свидетелях. И если окажется, что должник злонамеренно не отдавал его деньги, как следовало по условию, то с него взыскивается 3 гривны штрафа».

Согласно этому закону, если купец взял товар или деньги в кредит, а потом потерпит кораблекрушение или подвергнется пожару, то ему полагалась отсрочка, в отличие от того, если он вверенный товар пропьет или испортит по злому намерению, то ждет его в последнем случае продажа в рабство. Не разрешал древний закон и перепродавать своего «наймита» другому хозяину за плату, поскольку предполагалось, что наймит должен работать только на своего господина, а господин должен был использовать наймита по его прямому назначению, а не наживаться на его субнайме.

В русских правовых источниках первые наказания непосредственно за злоупотребительное поведение мы находим лишь в статуте Великого княжества Литовского (1529 г.). Так, в этом законе запрещалось под видом испрошенного, т.е. разрешенного, «малого» брать больше (ст. 8 разд. I): «А кто бы к своему наследственному имению присоединил без пожалования людей или земли, пущи, ловы, озера столько, сколько стоит его имение, к которому присоединил, тогда он теряет в пользу великого князя свое имение и то, что взял. А если бы взял человека или двух, или десять, или сколько бы то ни было с землями или пустые земли, тот должен вернуть всех взятых им людей и отдать столько же своих наследственных, а также вернуть земли и столько же их земель».

Таким образом, если управомоченное на получение наследства лицо фактически приобретало больше, чем ему положено, то оно обязано отдать не только то, что взяло, но еще и выплатить серьезный штраф «в натуре» - столько же людей и столько же имущества.

В другом крупнейшем памятнике средневекового права - Соборном уложении (1649 г.) - в ст. 219 содержатся нормы, по которым владелец, найдя в своем хлеву или на лугу чужую скотину и забрав ее себе, не имеет права в отместку морить ее голодом, поскольку «за ту животину, которую он уморит, велеть на нем доправити цену по указной цене и отдати исцу». Статья 238 того же уложения предписывает собственникам, прежде чем возвести плотину, подумать о нижестоящих «исстари» мельницах и о вышерасположенных чужих пашнях и сенокосах: «А буде он на том месте мельницу устроит насильством, и запрудною водою чьи верхние мельницы, или пашни, или сенные покосы потопит, и от того его насильства учинятся кому какие убытки, и в том на него будут челобитчики и с суда сыщется про то допряма, и ему велети воду опустити, чтобы верхним мельницам, и пашням, и сенным покосам порухи не было».

В этом и во многих других случаях закон обязывает соседей не чинить друг другу неудобств и не наносить вред как при использовании угодий, так и при постройке домов: «хоромы на меже не строить» (ст. 277), «воды не лить и сору не метать» (ст. 279), «печи и поварни к стене не пристраивать» (ст. 278). Дальнейшая разработка и выявление в русских законах злоупотребительного поведения затормозилось введением в 1701 г. Петром I крепостного права.

Следует заметить, что у российского императора была благая цель - пресечь многочисленные злоупотребления со стороны подьячих, которые, пользуясь «государственными правами», на деле далеко не способствовали укреплению Русского государства. Так или иначе, но именно в крепостных учреждениях стали совершаться и регистрироваться все гражданско-правовые сделки с недвижимостью и с движимым (включая крепостных людей) имуществом.

Однако укрепление прав на короткое время в финале обернулось полным параличом гражданского оборота и экономической отсталостью. Реформа 60-х гг. XIX в. дала толчок развитию всего российского гражданского законодательства, но русская мысль о пределах правоосуществления вновь не смогла пробиться в норму закона. В отношении шиканы судебная практика увлеклась положением римского права и заняла неоригинальную позицию: никто не может подлежать ответственности за такие действия, которые он совершает в пределах своего права, хотя бы эти действия и причиняли кому-либо имущественную невыгоду (кас. реш., 1894, № 63). Возобладал принцип «чем старей, тем правей».

Г.Ф. Шершеневич по этому поводу отмечал, что с точки зрения русского права собственник земли вправе, хозяйничая в недрах своего участка, перекопать водоносную жилу, снабжавшую колодец соседа, перерезать корни деревьев, растущих на соседнем участке, и это он может сделать без всякого интереса для себя. Однако уже в судебной практике 70-х гг. встречается, по свидетельству В.П. Доманжо, несколько случаев, когда Сенат разрешал «соседские» споры по мотиву «превышения законного права».

В 1902 г. в одном из решений Сената было записано, что «никто не свободен пользоваться своим правом так, чтобы лишать другого возможности пользоваться его правом. Положить точно определенную грань между свободой пользоваться своим правом и обязанностью уважать право соседа - теоретически нельзя; грань эта в каждом спорном случае должна быть определена судом».

Правило, что никто не отвечает за действия, совершенные в пределах своего права, разъясняет Сенат, не может быть понимаемо в том смысле, будто смежные и вообще соседние владельцы земельных участков вольны располагать ими, как заблагорассудят, не принимая ни в какое внимание интересы друг друга. Немыслимо было бы общежитие без права соседства, без обязанностей соседей взаимно поступаться неограниченностью своего обладания. Закон далеко не исчерпывает всех ограничений, налагаемых соседским правом, но существующие постановления обобщаются их общим основанием, которое следует выразить таким положением: «Никто не свободен пользоваться своим правом так, чтобы лишать другого возможности пользоваться его правом (1902/126)» .

В отношении такого важного объекта, как земля, Сенат также делал аналогичные разъяснения: если «только владеющий землею по праву собственности имеет право на все ее принадлежности, если притом его права не ограничены правами другого лица» (77/257). В остальных же случаях - несоседских - Сенат, ссылаясь на нормы ст. 574, 684 Свода Законов Российский империи, особо подчеркивал, что не может быть ответственности за убытки, причиненные действиями, совершенными в пределах права, хотя они и причинили кому-либо имущественную невыгоду (91/22, 94/63).

При этом ст. 574, 684 Свода Законов в принципе не запрещали случаи злоупотребления правом отнести к кондикции либо к деликтным правонарушениям, поскольку звучали так: «Всякий обязан вознаградить за вред и убытки, причиненные кому-либо его деянием или упущением, хотя сие деяние или упущение и не составляли ни преступления, ни проступка, если только будет доказано, что он не был принужден к тому требованиями закона, или правительства, или необходимо личной обороной, или же стечением таких обстоятельств, которых он не мог предотвратить» (ст. 684 Свода Законов).

Русская судебная кассационная практика не пошла по пути развития французского права, выработавшего запрет на шикану, но тем не менее в отдельных случаях указывала, что недопустима защита собственности таким способом и средствами, которые могут причинить вред здоровью окружающих.

В начале ХХ в. при составлении проекта Гражданского уложения редакционная комиссия, опасаясь нарушить принцип прочности права, дала отрицательное заключение на предложение ряда цивилистов урегулировать случаи недобросовестного осуществления прав. «Настоящий проект, - читаем мы в объяснениях по этому поводу, - не признает целесообразным установить ответственность за вред, причиненный недобросовестным пользованием своим правом, так как случаи подобного рода едва ли часто встречаются, а с другой стороны, установление такой ответственности стесняло бы лиц в осуществлении своих прав ввиду сопряженного с сим нарушения чужих имущественных интересов и колебало бы твердость приобретенных прав».

Однако при обсуждении проекта обязательственного права, внесенного на обсуждение законодательных учреждений, точка зрения уже изменилась. «Нельзя не признать, - читаем мы в объяснительной записке Министра юстиции к проекту, - что осуществление права, направленное исключительно на причинение вреда другому, без всякой пользы для себя, является, в сущности, не чем иным, как извращением права, вопреки его экономическому и историческому назначению, т.е., другими словами, деянием явно неправомерным. С этой точки зрения германское законодательство поступает, несомненно, весьма целесообразно, относя такого рода деяния к разряду деяний недозволенных».

После многих усилий по распоряжению Министра юстиции И.Г. Щегловитова последняя редакция все же была включена в проект. Так появилась для утверждения статья следующего содержания: «Действующий в пределах предоставленного ему по закону права не отвечает за причиненный вред, разве бы осуществление такого права имело целью только причинение вреда другому».

Как видно, речь в предложенной норме шла исключительно о «чистой» шикане. Но и этой редакции не суждено было воплотиться в закон из-за событий 1917 г. В постреформенной России проблемы злоупотребления правом на научном уровне в той или иной мере касались такие ученые-цивилисты, как В.П. Доманжо, И.А. Покровский, К.Н. Анненков, Г.Ф. Шершеневич, В.И. Синайский, Ю.С. Гомбаров, И.И. Петражицкий и многие другие. Однако шикана была единственной формой злоупотребления правом, которая признавалась русской дореволюционной доктриной права, а судебная практика, как мы отмечали выше, вообще не видела необходимости ставить эту проблему на повестку дня, поскольку случаи злоупотребления правом были, по ее мнению, довольно редки.

Редки же они были, на наш взгляд, именно потому, что защиту от злоупотребительных действий бесполезно было искать в только что родившейся российской судебной системе. Злоупотребление правом оставалось в тот период в основном в латентном состоянии. Постреволюционное гражданское законодательство и судебная практика печально восполнили этот пробел. Статья 1 Гражданского кодекса РСФСР (ГК РСФСР) 1922 г. установила, что «гражданские права охраняются законом, за исключением тех случаев, когда они осуществляются в противоречии с их социально-хозяйственным назначением». Термин «социально-хозяйственное назначение» был скорее всего позаимствован из арсенала теории «социальных функций» права, ярким представителем которой являлся Дюги.

Вспомним, что Шварц, а затем Дюги выдвинули теорию централизма в гражданском праве «правовой цели», суть которой заключалось в следующем: любое имущество служит не кому-нибудь, а чему-нибудь, т.е. разумным целям всего общежития; если человек использует свое имущество на неразумные цели, всему правопорядку в обществе ненужные, то государство либо имущество отбирает, либо принуждает использовать имущество согласно его социальному назначению.

Понятие свободы они определяли через обязанность личности развивать свои физические и духовные силы для выполнения социальных функций, поскольку все люди находятся во взаимной социальной зависимости.

Шварц и Дюги, возможно, предугадали будущее, но сегодня человек, вспоминая свое рассудочное эгоистическое начало, нередко осуществляет свои субъективные права в ущерб чужим правам. «Так как цель: насильно, извне заставить человека иметь внутреннее, т.е. изнутри идущее расположение к добру, или внутреннюю восприимчивость к истине, не может ни в каком случае быть достигнута (будучи прямым логическим противоречием или бессмыслицей), - пишет великий русский философ В.С. Соловьев, - а бесцельное насилие явно есть зло, то всякие принудительные меры в духовных делах ради предполагаемых интересов истины и добродетели суть не что иное, как употребление злых средств для ложной цели - злоупотребление по преимуществу».

Итак, буржуазный «дюгистский» термин - «социально- хозяйственное назначение» - несколько смутил составителей ст. 1 ГК РСФСР 1922 г., но В.И. Ленин лично настоял на закреплении рассматриваемой статьи в ГК, прозорливо добавив, что «она нам очень и очень пригодится». Указанная норма пролетарской диктатуре действительно «пригодилась» и в совокупности со ст. 4 ГК РСФСР 1922 г., которая предоставляла гражданам РСФСР гражданскую правоспособность «в целях развития производительных сил страны», стала выражать прежде всего «классовый» подход к случаям злоупотреблений не только «соседского права», но и к случаям «бесхозяйственности, небрежности, хищнического отношения к социалистическому имуществу». Создав примат «социального», а по сути узкогосударственного назначения субъективного права, ст. 1 ГК РСФСР, постепенно наполняясь «марксистским содержанием», сделала гражданское право не частным, а публичным инструментом перераспределения собственности с точки зрения «хозяйственной целесообразности».

Законодательство и практика того времени стремились учесть пожелания В.И. Ленина о характере советского Гражданского кодекса - как можно дальше продвинуться «в усилении вмешательства в частноправовые отношения, в гражданские дела». Таким образом, основания для формулирования текста ст. 1 ГК РСФСР 1922 г. были скорее классово-политическими, чем научно-правовыми.

Но всё же попытаемся дать юридико-техническую оценку исследуемой нормы с точки зрения догмы права, а затем перейдем к истории ее фактического применения. Из места расположения анализируемой нормы в указанном кодексе логически вытекает суждение о том, что ст. 1 ГК РСФСР 1922 г. - это прежде всего норма-принцип, провозглашающая, что все гражданские права, которые осуществляются в соответствии с их социально-хозяйственным назначением, защищаются законом. Отсюда - обратный вывод: гражданские права, которые осуществляются в противоречие с их установленной направленностью, являются по сути если не нарушением, то по крайней мере находятся «вне пределов» субъективного гражданского права.

Текст ст. 1 ГК РСФСР в качестве средства злоупотребления говорит не о действиях, не о поведении, не об обязанностях, не о других каких-либо актах, а непосредственно о гражданских правах, выраженных в объективном праве. Объем гражданских прав, следовательно, сведен к правилу: можно делать только то, что дозволено законом. А.Г. Гойхбарг в подтверждение этого вывода писал: «Статья 1 ГК не дает охраны хотя бы и существующим, закрепленным в законе правам, если их осуществление на практике в данном конкретном случае противоречит их социально- хозяйственному назначению, т.е. направлено не для достижения тех общих целей, ради которых вообще предоставлены законом соответствующие права.

В этом случае суд должен руководствоваться не писаной нормой, разрешавшей вообще осуществление подобного рода прав, а общей политикой рабоче-крестьянского правительства, не допускающей извращенного, ради достижения не предвиденных законом целей, осуществления права». В формулировку ст. 1 ГК РСФСР, таким образом, укладывались не только шикана, но все возможные и даже невозможные формы злоупотребления правами.

Представляется, что в понятие «гражданские права», содержащиеся в ст. 1 ГК РСФСР 1922 г., имплицитно входило и понятие «гражданские обязанности», поскольку в теории советского гражданского прaва правa и обязанности признавались парными категориями и наряду с субъектом и объектом образовывали по сути гражданское правоотношение. Традиционно бездействие, т.е. невыполнение возложенных законом обязанностей, также включалось в понятие акта в составе гражданского права (в его узком смысле, как типа правомочия).

Итак, три вида актов - правоосуществление, исполнение обязанностей и бездействие - это тот правовой «сердечник», на который «навивалось» юридическое условие его действительности - «социально-хозяйственное назначение». При этом в диспозиции ст. 1 ГК РСФСР объективный критерий - причинение вреда - отсутствует точно так же, как и субъективная сторона - умысел на причинение вреда. Таким образом, говорить о том, что эта норма-принцип относится исключительно к злоупотребительному составу гражданского правонарушения, представляется невозможным. И объективный, и субъективный критерии по существу были заменены на более широкую политико-теологическую предустановку «действительности» самого субъективного советского гражданского права.

Подводя черту анализу раннего советского периода, отметим, что хотя по своей юридической конструкции норма ст. 1 ГК РСФСР охватывала некоторые случаи злоупотребления экономическими правами, на практике она использовалась как жестокий инструмент классовой борьбы, не имеющий никакого отношения к проблеме злоупотребления гражданскими правами. В середине 30-х гг. ХХ в. ст. 1 ГК РСФСР 1922 г., утратив свою классовую направленность, тем не менее полностью сохранила значение как норма, устанавливающая пределы осуществления субъективных прав, направленная «против тунеядцев и других антиобщественных элементов, пытающихся использовать свои права для получения нетрудовых доходов и не же-лающих правильно сочетать свои личные интересы с интересами общественными, с интересами других лиц».

В конце концов цивилисты пришли к выводу, что указанная статья утратила всякое значение в судебной практике, что она представляет собой анахронизм, не соответствующий ни экономическим, ни правовым реалиям. Печальный опыт не был учтен (да и не мог быть учтен в тех условиях) в Основах гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик (далее - Основы) и в ГК РСФСР 1964 г., которые, в сущности, провозгласили аналогичные принципы. Таким образом, в «чистом виде» - без политической составляющей - проблема злоупотребления правом на раннем этапе перед советскими цивилистами не стояла.

Умы ученых-цивилистов были заняты в основном теоретическим переосмыслением и совершенствованием «инструментального», догматического механизма советского гражданского права. Однако несмотря на то, что проблема правоосуществления решалась в основном в разрезе частных интересов и интересов самого государства, в отечественной цивилистике постепенно появлялось независимое теоретическое осмысление проблемы злоупотребления правом. В советской правовой литературе об исследуемом явлении время от времени высказывались в том или ином смысле известные ученые-юристы.

Итак, в советской и современной цивилистике распространена точка зрения о том, что злоупотребление правом есть действие, происходящее за пределами не только субъективного гражданского права, но и вообще за пределами гражданского права, в целом. Само понятие «злоупотребление правом» противники этой теории считают лишенным правового смысла, непонятным и даже абсурдным. Если действия управомоченного лица не соответствуют содержанию права, то оно не осуществляет это право, а значит, и не может этим правом злоупотреблять. Другие ученые, наоборот, считают, что с помощью ст. 10 ГК РФ будет создан «новый облик участников гражданского оборота, для которых главными оценками будут позиции добра, разума и справедливости».

Логику сторонников выявленных позиций можно понять, но при условии, что под термином «злоупотребление правом» ими понимается злоупотребление субъективным гражданским правом. В этом случае действительно появляется неразрешимая дилемма: либо управомоченное лицо действует в пределах содержания субъективного гражданского права, либо оно действует вне содержательных рамок субъективного права и тогда само перестает быть управомоченным лицом и становиться просто нарушителем.

В этой строго дихотомичной системе места для злоупотребления правом иначе как в «условном» значении действительно нет. Но если под термином «злоупотребление правом» понимать не само субъективное гражданское право в полноценном смысле, а догматически формальную часть заключенных в нем правомочий, в том числе его абстрактность, специфичность понятий, формализованные конструкции, а также коллизии, неточности, оговорки, пробелы, смысловые ошибки и другие недостатки его формы и содержания, то представляется, что исследуемая концепция имеет свое собственное, специфическое правовое обоснование и собственную конструкцию в качестве правонарушения, анализу которых и посвящаются следующие главы настоящей работы.